2 марта

Собственный Императорский поезд Литера «А» прибыл в Псков гораздо позже, чем его там первоначально ожидали, 19 ч. 30 м. вместо 16 или 17 часов. Единственным объяснением столь долгой задержки Императорских поездов могли быть события на станциях Бологое и Дно.

Обстановка вокруг императорского поезда во время его прибытия в Псков была совсем не характерна для обычных встреч Царя. Воспоминания полковника А.А. Мордвинова дают некоторое представление об этой встрече: «Будучи дежурным флигель-адъютантом, я стоял у открытой двери площадки и смотрел на приближающуюся платформу. Она была почти не освещена и совершенно пустынна. Ни военного, ни гражданского начальства (за исключением кажется губернатора), всегда задолго и в большом числе собиравшегося для встречи Государя, на ней не было». Воспоминания Д.Н. Дубенского в целом совпадают с воспоминаниями А.А. Мордвинова: «Станция темноватая, народу немного, на платформе находился псковский губернатор, несколько чинов местной администрации, пограничной стражи, генерал-лейтенант Ушаков и ещё небольшая группа лиц служебного персонала. Никаких официальных встреч, вероятно, не будет и почётного караула не видно».

Заместитель главы уполномоченного по Северному фронту Всероссийского Земского Союза князь С.Е. Трубецкой, который поздно вечером 1 марта прибыл на псковский вокзал для встречи с Государем, отмечал: «Вокзал был как-то особенно мрачен. Полиция и часовые фильтровали публику. Полиции было очень мало… «Где поезд Государя Императора?» — решительно спросил я какого-то дежурного офицера, который указал мне путь, но предупредил, что для того чтобы проникнуть в самый поезд, требуется особое разрешение. Я пошел к поезду. Стоянка царского поезда на занесенных снегом неприглядных запасных путях производила гнетущее впечатление. Не знаю почему — этот охраняемый часовыми поезд казался не царской резиденцией с выставленным караулом, а

наводил неясную мысль об аресте… [выделено нами — П. М.]. Я пошёл к вокзалу. Тихо и тоскливо, заносимые снегом запасные пути — и на них стоит почти не освещённый, одинокий и грустный царский поезд».

Всё это вместе взятое свидетельствует о том, что Император Николай II прибыл в Псков уже лишённым свободы.

В связи с этим представляется интересным поведение губернатора Пскова Б.Д. Кошкарова вечером 1 марта. На горячие доводы вице-губернатора Пскова В.С. Арсеньева, что нужно ехать на вокзал и сообщить Государю о беспорядках в Петрограде, Кошкаров ответил: «Родзянко и Дума и без нас сумеют сохранить порядок». В.С. Арсеньев решился сам проникнуть в императорский поезд и рекомендовать Императору Николаю II ряд мер по сохранению монархии. Однако к Государю его не пустили. Возвращаясь из поезда, Арсеньев заметил, что за время, проведенное в дороге (от Могилева), царский вагон страшно облез. (Вспомним, что такое же впечатление произвёл вагон и на полковника В.М. Пронина).

В 0 ч. 15 м. 2 марта из Пскова в Царское Село от имени Государя была отправлена следующая телеграмма: «Её Величеству. Прибыл сюда к обеду. Надеюсь, здоровье всех лучше и что скоро увидимся. Господь с вами. Крепко обнимаю Ники».

После того, как Императорский поезд поставили на запасной путь, к нему неспешно направился генерал Н.В. Рузский в сопровождении начальника штаба фронта генерала Ю.Н. Данилова. Рузский «шёл согбенный, седой, старый, в резиновых галошах; он был в форме генерального штаба. Лицо бледное, болезненное и глаза из-под очков смотрели неприветливо». Генерал Рузский медленно поднялся по ступенькам вагона и вошёл в царский поезд.

Обстоятельства, при которых Государь якобы подписал «манифест», до сих пор неизвестны. Но единственное, что можно точно утверждать, что все события вокруг так называемого отречения были неслыханным насилием над волей и личностью Императора Николая II. Н.А. Павлов дал точное определение этой измене: «Мир не слыхал ничего подобного этому

правонарушению. Ничего иного после этого, кроме большевизма не могло и не должно было быть». Далее Н.А. Павлов опять-таки абсолютно точно замечает: «Никаких двух революций не было. Была одна — Февральская; и Родзянки, Гучковы и иные ее начнут, а Ленины, Троцкие, Свердловы и Юровские ее продолжат. Одни свергнут, арестуют, осудят; другие — убьют. Палачи — все». Епископ Арсений (Жадановский), принявший мученическую смерть на Бутовском полигоне о сталинских палачей, говорил, что «по церковно-каноническим правилам насильственное лишение епископа своей кафедры является недействительным, хотя бы оно произошло «при рукописании» изгоняемого. И это понятно: всякая бумага имеет формальное значение, написанное под угрозой, не имеет никакой цены, — насилие остается насилием». Это тем более справедливо в отношении внешнего епископа — Божьего Помазанника. Крупнейший русский правовед М.В. Зызыкин отмечал, что «отречение» Императора Николая II от престола «юридической квалификации не подлежит и может быть принят только как факт революционного насилия». Примечательны слова товарища обер-прокурора Святейшего Синода князя Н.Д. Жевахова, сказанные им в марте 1917 г.: «Отречение Государя недействительно, ибо явилось не актом доброй воли Государя, а насилием».

То есть все правовые акты, подписанные Государем в Пскове 1-2 марта 1917 г., независимо от того были ли они подлинными или фальсифицированными, являются юридически ничтожными уже потому, что при их составлении был нарушен главный принцип делающий действительным любой юридический договор, а именно — добровольность.

Несмотря на то, что законодательство Российской империи четко регламентировало все вопросы, связанные с Престолонаследием, Основные законы не знали понятия «отречения от престола», когда речь шла о царствующем Монархе. Крупнейший русский правовед М.В. Зызыкин отмечал, что о возможности отречения царствующего Монарха «ничего не говорят Основные законы и не могут говорить, ибо раз они сами исходят из

понимания Императорской власти как священного сана, то государственный закон и не может говорить об оставлении сана, даваемого Церковью». Таким образом, «отречение» Императора Николая II, даже если бы он действительно подписал всем известную бумагу, является юридически ничтожным (то есть недействительным), потому, что оно полностью противоречило законодательству Российской империи.

Более того, «отречение» является актом ничтожным и потому, что Государь Император, даже если представить, что он его подписал, не обратил его в закон. В наши дни о юридической ничтожности «отречения» заявлял профессионал-юрист А.Ю. Сорокин. Действующий судья, магистр права Н.П. Ильичева отмечает: «Даже если допустить отречение Николая II от престола состоявшимся, то его нельзя признать действительным, в связи с тем, что оно не обращено в закон. Отречение Императора могло быть обращено в закон, только верховной властью, а именно лицом, следующим в очереди наследования (в нашем случае Цесаревичем Алексеем), которое бы заняло освободившийся престол. Обратить в закон отречение можно было только одним образом — законодательным актом (манифестом) о восшествии на престол лица, следующего в очереди наследования. С юридической точки зрения престол Российской империи на законных основаниях принадлежал Николаю II вплоть до его смерти — 17 июля 1918 года».

Все, что происходило в Императорском поезде в период с вечера 1 марта — по ночь 3 марта, то есть все обстоятельства свержения Императора Николая II окутаны тайной и ложью. Исторические факты свидетельствуют, что так называемое «отречение» было спецоперацией заговорщиков и готовилось задолго до февральских событий 1917 года. Один из его главных разработчиков А.И. Гучков признавал в августе 1917 г.: «Государь должен покинуть престол. В этом направлении кое-что делалось ещё до переворота, при помощи других сил. <…> Самая мысль об отречении была мне настолько близка и родственна, что с первого момента, когда только выяснилось это

шатание и потом развал власти, я и мои друзья сочли этот выход именно тем, что следовало сделать». О том, что «отречение» было спланировано заранее, говорил и спутник А.И. Гучкова по поездке в Псков В.В. Шульгин: «Вопрос об отречении был предрешён. Оно произошло бы независимо от того присутствовал Шульгин при этом или нет». Уже днём 2 марта в 15 ч. П.Н. Милюков заявил: «Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно откажется от престола, или будет низложен. Власть перейдёт к регенту Великому Князю Михаилу Александровичу. Наследником будет Алексей». Заметим, Милюков в середине дня 2 марта говорит об отречении как о деле решённом. О том, что «отречение» как Государя, так и Великого Князя Михаила Александровича было предусмотрено заговорщиками заранее, свидетельствует журнал заседания Временного правительства от 2 марта 1917 г. Все «свидетели» псковских событий утверждают, что Государь отрёкся от престола поздним вечером (фактически ночью). Что касается Великого Князя Михаила Александровича, то опять-таки по утверждениям «свидетелей» он «отказался» от принятия престола 3 марта 1917 г. Между тем, на заседании 2 марта, которое, разумеется, имело место быть днем, П.Н. Милюков заявил: «Совет рабочих депутатов по вопросу о судьбе бывших членов Императорской фамилии высказался за необходимость выдворения их за пределы Российского государства, полагая эту меру необходимой как по соображениям политическим, так равно и небезопасности их дальнейшего пребывания в России. Временное правительство полагало, что распространять эту меру на всех членов семьи Дома Романовых нет достаточно оснований, но что такая мера представляется совершенно необходимой в отношении отказавшегося от престола бывшего Императора Николая II, а также по отношению к Великому Князю Михаилу Александровичу и их семьям». Анализируя этот документ, В.М. Хрусталев делает вывод: «Этот документ показывает, что с первых шагов новые претенденты на верховную власть в России были практически едины во взглядах на дальнейшую участь представителей Династии Романовых. Таким

образом, последующие события, связанные с отречением Николая II и ведением переговоров с Великим Князем Михаилом Александровичем, были только фарсом».

Что мог сделать Император Николай II в условиях фактического пленения своего военными заговорщиками? По верному определению Г.З. Иоффе: «Подавить открыто революцию Николай II уже не мог. В Пскове он был “крепко” зажат своими генерал-адъютантами. Прямое противодействие им в условиях Пскова, где положение контролировал один из главных изменников Рузский, было практически невозможно. В белоэмигрантской среде можно найти утверждение, что, если бы Николай II, находясь в Пскове, обратился к войскам, среди них нашлись бы воинские части верные царской власти. Однако практически он не имел такой возможности, хотя бы потому, что связь осуществлялась через штаб генерала Рузского. В соответствии с показаниями А.И. Гучкова, Рузский прямо заявил Николаю II, что никаких воинских частей послать в Петроград не сможет».

Категорический отказ Государя обсуждать свое оставление престола, вынудил бы заговорщиков его убить, так как у них не было бы в этом случае иного выбора. Любой иной исход привел бы их на скамью подсудимых с предрешенным приговором за государственную измену. Император Николай II смерти не боялся, но понимал, что его убийство приведёт к гражданскому противостоянию и поражению России во внешней войне. Протоиерей Сергий Чечаничев отмечает: «Заговорщики действовали наверняка. И если суммировать все, дошедшие до нас на сегодня сведения, то можно заключить, что Государю, в случае если он не подпишет т.н. «акт отречения», были предъявлены следующие угрозы — будет убита вся семья Государя — супруга, дочери и сын, разразится династический кризис, вспыхнет гражданская война и Государь окажется виновником братоубийственной резни, которая неминуемо возникнет между восставшим народом и верными присяге войсками».

После того, как «манифест» об отречении был объявлен вопреки воле Государя, у него было два выбора: призвать к гражданской войне или признать режим узурпаторов. Император Николай II не сделал ни того, ни другого. Он предпочёл заточение и мученическую смерть, участию в братоубийственной войне и беззаконии. То, что знаменитый документ, который принято называть «актом отречения Николая II от престола» носит явные следы фальсификации, говорит о том, что Государь эту фальшивку не подписывал. Однако это не отменяет того, что Государь пытался переиграть заговорщиков, выиграть время, любым путем вырваться из-под их контроля. С этой целью, он мог дать согласие на оставление им престола, но в такой форме, которая никак не могла удовлетворить заговорщиков, и которая давала Государю возможность для дальнейшего маневра. Священник Сергий Чечаничев пишет поэтому поводу: «Предположим, что в ходе переговоров, под воздействием шантажа, заключавшего в себе вполне реальные угрозы, Государь пошел на уступки: что-то пообещал или даже подписал карандашом какую-то телеграмму, воспринятую и предъявленную заговорщиками обществу, как «акт отречения. Но если действие совершается под влиянием шантажа, насилия, угрозы, обмана, заблуждения или стечения тяжелых обстоятельств, то воля человека на совершение соответствующего действия не может проявляться в полной мере. Она, так или иначе «связана». А в данном случае Государь заботился вовсе не о своей жизни и даже не о жизни своей семьи, а о спасении армии, которую заговорщики, лишая снабжения, обрекали на погибель».

В связи с этим совершенно не исследованным представляется так называемая «телеграмма» Императора Николая II следующего содержания: «Председателю Госуд.[арственной] Думы Петр. [етроград]. Нет той жертвы, которую Я не принёс бы во имя действительного блага и для спасения родимой Матушки-России. Посему Я готов отречься от престола в пользу моего сына с тем, чтобы (он) остался при нас до совершеннолетия при регентстве брата моего Великого Князя Михаила Александровича. НИКОЛАЙ». Точно не известно, когда была написана эта телеграмма. Штаб-

офицер для поручений в управлении Генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего полковник В.М. Пронин уверял: «Проект телеграммы относится, по-видимому, к периоду 3-4 час. дня 2 марта 1917 г. Написан в Пскове. Передан ген. Алексееву 3 марта вечером в Могилеве. ген. Алексеев». Генерал А.И. Деникиным утверждал, что эта телеграмма была написана Императором не 2 марта, а 3, уже в Могилёве. Но наиболее ценным является документ, приписываемый графу В.Б. Фредериксу, датируемое 2 марта 1917 г. Не понято, что это — дневник или воспоминание. Для дневника, тем более для мемуаров, в этой записи слишком много исправлений и вставок чисто редакционного характера. Такое впечатление, что ее готовили к публикации. В этом документе говорится: «Сегодня после завтрака Его Величество изволил вызывать меня, генерал-адъютанта Рузского, Начальника штаба Северного фронта генерала Данилова, генерала Савича. Его Величество изволил объявить, что как ему не тяжко, но в данный момент для спасения России Он решил отречься от престола в пользу Своего Сына. Регентом же назначает Своего Брата Михаила Александровича. <…> По окончании совещания Государь Император отправил телеграмму Председателю Государственной думы Родзянко для всенародного объявления об отречении от престола». Нет сомнений, что речь идет именно о той «телеграмме», о которой мы говорили выше. Правда, присутствующий на этом совещании генерал Ю.Н. Данилов в телеграфном разговоре с Наштаверхом М.В. Алексеевым, состоявшимся сразу же после встречи с Николаем II, ни о какой телеграмме не упоминает: «Государь Император в длительной беседе с генерал-адъютантом Рузским, в присутствии моём и генерала Савича, выразил, что нет той жертвы, которой Его Величество не принёс бы для истинного блага Родины». Сведения о «телеграмме» и заявлении Государя о готовности отречься от престола в пользу Цесаревича отсутствуют и в камер-фурьерском журнале, который был составлен задним числом явно позже всех событий. Между тем, если Государь и подписывал какие-либо бумаги о готовности отречься, то это и была эта «телеграмма». Кстати, она написана на

телеграфной «четвертушке». Вспомним, что В.В. Шульгин и другие, говоря о «манифесте» об отречении, утверждали, что он был написан на телеграфных «четвертушках». Однако известно, что эта телеграмма не была послана в Петроград. Д.Н. Дубенский, А.А. Мордвинов и В.Н. Воейков утверждают, что этого не дал сделать генерал Н.В. Рузский, который завладел телеграммой и не дал ее отправить. Сам Н.В. Рузский утверждал: «В 3 ч. ровно Государь вернулся в вагон и передал мне телеграмму об отречении в пользу Наследника. Узнав, что едут в Псков Гучков и Шульгин, было решено телеграмму об отречении пока не посылать, а выждать их прибытие. Я предложил Государю, лично сперва с ними переговорить, дабы выяснить, почему они едут, с какими намерениями и полномочиями. Государь с этим согласился, с чем меня и отпустил». Как бы там ни было, но это, казалось бы, столь желанное для заговорщиков решение Государя, почему-то их не устроило. Внимательный анализ «телеграммы» объясняет причину этого.

При внимательном прочтении этой «телеграммы» становится очевидным, что она не является объявлением об отречении от престола. Прочтём её внимательно: «Нет той жертвы, которую Я не принёс бы во имя действительного блага и для спасения родимой Матушки-России». А кто сказал, что отречение — благо и спасение России? Далее: «Посему я готов отречься от престола». «Готов» не означает — отрекаюсь. Готовность может быть растянута во времени. Исполнение может быть отложено. Если бы тот, кто писал текст, хотел бы выразить вполне определенное желание объявить о своем отречении, он написал бы: «я решил отречься от престола». И ещё: «с тем, чтобы (он) [Цесаревич Алексей Николаевич — авт.] остался при нас до совершеннолетия». Совершенно ясно, что если малолетний сын остаётся с отрёкшимся Монархом до своего совершеннолетия, то именно бывший Монарх будет играть ведущую роль в политической жизни государства. В таком случае отречение является фикцией, и добавление фразы «при регентстве брата моего Великого Князя Михаила Александровича» теряет всякий смысл. Вполне возможно, что именно эта телеграмма и была той

попыткой Государя вырваться из окружения заговорщиков. Вполне возможно, что именно с этой целью он подписал подготовленную в Ставке бумагу о передаче престола Цесаревичу при регентстве Великого Князя Михаила Александровича. Строго говоря, Государь мог подписать тогда любую бумагу, в том числе, и в «пользу» Великого Князя Михаила Александровича, так как он прекрасно осознавал, что все эти «отречения» не имеют под собой никакой юридической силы. Государь надеялся, что, вырвавшись из Пскова и оказавшись либо в Царском Селе, либо среди верных ему войск, он сможет исправить ситуацию. А.Ф. Никонтов справедливо пишет: «В одиночестве и, не имея возможности опереться на своих сторонников, Николай II продолжал борьбу и не стал выполнять навязываемый ему сценарий, пытаясь вести свою линию и тем самым изменить ситуацию не в пользу заговорщиков». В тоже время, Государь уповал на Бога в готовности принести себя и своего сына в жертву России. Из рассказа камердинера известно, что Государь в ночь с 1 на 2 марта долго молился: «Его Величество всегда подолгу молятся у своей кровати, подолгу стоят на коленях, целуют все образки, что висят у них над головой, а тут и совсем продолжительно молились. Портрет наследника взяли, целовали его и, надо полагать, много слез в эту ночь пролили».

Заговорщиков не устраивало отречение в пользу Цесаревича. Им не нужна была замена Императора Николая II Императором Алексеем II или даже Императором Михаилом II. Им было нужно полное уничтожение монархии. Как писал Н.А. Павлов: «Революции не было. Она начнется с часа отречения Государя и акт этот исторгнут новым подлогом». Заговорщики отправили Государя в подконтрольную им Ставку, пока они организовывали полное уничтожение монархии в России. Отправка Государя в Могилёв является одним из важных доказательств фальшивости «манифеста» об отречении. Ведь если бы Государь действительно добровольно отрёкся от престола, что бы мешало ему подтвердить это прилюдно в Царском Селе?